Архив:WarCraft. В лунном сияньи
Внимание! Данная страница представляет собой творчество авторов с сайта Diary.ru, ранее опубликованное ими в Интернете на общедоступном сайте в некоммерческих целях и сохраненное с целью реализации открытого доступа к знаниям. Список авторов данного произведения или статьи приведен на следующей странице: Архив:Авторы:Blizzard. 2012.
Персонажи: Иллидан Стормрейдж
«Вечное Солнце не может погаснуть», — одна-единственная мысль, которая помогала ему жить в этих подземельях. И выживать, не сходя с ума от безысходности и противного страха. Не за свою жизнь, нет, за жизнь тех, кто сейчас кажется свободным, но эта мнимая свобода ведет лишь к гибели. Высокорожденные… Гордая и отчаянная каста магов, ставящая себя выше всех. Они связались с демонами, впустили их в этот мир. И поплатились за это, заставив доплачивать еще и всех остальных ночных эльфов — вполне характерно для гордых чародеев.
И им выпал короткий приговор в одно слово — изгнание. Или в три — смерть в изгнании. Через изгнание, если быть точным. Никому не дано преодолеть море на этих хрупких скорлупках, называемых кораблями. Наверное, волны уже сомкнулись над изгнанниками, хороня в холодной глубине.
И он мечется по клетке, одновременно не веря в их смерть и страшась того, что она уже забрала в свои объятия одного-единственного Высокорожденного. И помогает не сойти с ума лишь мысль о том, что это демоново солнце, которое Дат’Ремар избрал своим покровителем и взывал к нему в урочный и неурочный час, еще висит где-то там в небе. И оно не должно оставить этого скитальца, хотя пора бы уже ему сменить родовое имя на Солнечного Страдальца, подходит больше.
И нельзя думать о том, что холодная соленая вода уже могла принять тело Дат’Ремара. Что последние мгновения еще виднелся под водой алый отблеск мантии — он обожал этот цвет, алый с золотом, символ рассвета, заката и самого солнца — а потом темнота сомкнулась над головой мага. Он же и плавать-то не умел, не считал нужным учиться. Даже когда они добирались до озера, Дат’Ремар всего лишь бродил по мелководью с тем царственным выражением лица, что так веселило Иллидана, никак не могущего соотнести огненный нрав и холодную маску.
— Авантюрист ты демонов, — почти безнадежно произносит Иллидан.
Темнота окружает со всех сторон и давит, сжимаясь на горле, как ошейник. Ни единого проблеска магии вокруг, прутья клетки надежно предотвращают все попытки нащупать хоть что-то, опереться, понять, что сумасшествие миновало. Но все напрасно.
К счастью, ему оставили клинки, прохладный металл, ощущаясь под пальцами, чуть успокаивает, заставляет вспомнить о цели своего пребывания здесь — однажды он понадобится своему народу. А если нет, ну так что ж, вряд ли о нем будут плакать многие. Нет, умирать здесь, в этой темноте, давящей на плечи и сковывающей руки, Иллидан не собирался, равно как не собирался и играть по правилам брата. Фарион, несчастный доверчивый Фарион, наслушавшийся невесть кого, выбравший лишиться половины себя, своего второго «я», а не уронить престиж в чьих-то глазах. И Тиранд… При воспоминании о красавице-жрице сердце болезненно кольнуло, но отпустило почти сразу же — ее образ постепенно размывался в сознании, сменяясь другим, еще более нечетким. Прохлада пальцев на губах, смеющийся взгляд, каштановая коса с золотыми проблесками… Но облик Дат’Ремара отказывался припоминаться целиком и полностью. Какие у него были глаза? Улыбка? Что он вообще любил? Воспоминания словно подернулись мутной пленкой, как кипящее в котле варево из трав. Образ Высокорожденного постепенно превращался в нечто, ради чего стоило выжить, не сойти с ума и разыскать потом материальное воплощение этого манящего к себе символа свободы. Может быть, так было даже легче, просто не думать о нем, как о чем-то реально существующем. Красивый символ, источник тепла в сердце, заставляющий жить и помнить.
— Все не спишь, Предатель?
Голос Мэв звучал хрипло и неуверенно, словно жрица понемногу отучалась говорить вслух. Иллидан иногда думал, что он проснется в полной тишине, выйдет из своей клетки и поймет, что они все превратились в часть этих темниц, все его тюремщики. Кто-то станет камнем, кто-то превратится в железные прутья клеток, уйдет в стены, врастет в пол, став еще одним валуном. Или, может быть, они все превратятся в призраков, обреченных вечно стенать в тишине подземелий. Они уже понемногу отучались говорить в полный голос, словно это казалось кощунством. Поэтому временами Иллидан просто начинал смеяться, потому что хотелось услышать хоть какой-то звук, кроме собственного мерного стука сердца. Иногда он пел, тогда Мэв прибегала, словно чего-то испугавшись, требовала прекратить… Затем она перестала пытаться заставить пленника замолчать, слушала его песни, и губы ее кривились, словно от боли, с трудом сдерживаемой. Иллидан понимал, почему Мэв так болезненно воспринимает эти песни — узник был в гораздо лучшем положении, нежели она. Он еще мог петь и жизнерадостно смеяться.
— Нет, моя маленькая тюремщица, не сплю, сны все равно не приносят мне облегчения, да и видеть в них мне уже некого, ты и наяву не даешь покоя моей измученной душе. Какие новости ты принесла мне?
Они теперь часто разговаривали, не как добрые друзья, но и без былой вражды и злобы. В конце концов, неясно уже, кто из них здесь в тюрьме. Отсутствие решеток еще не гарантирует свободы, а клетка Мэв была куда крепче любых стальных прутьев. Иллидан не понимал эту женщину, зачем-то добровольно запершуюся здесь. С ним. Любовь? Она не любила его, скорее, ненавидела, эта ненависть тлела, как угли под слоем пепла, не в силах разгореться, но и не умея утихнуть. Долг? Она ведь была жрицей Элуны, разве их долг — стеречь пленников в душных подземельях? Нет, мотивы Мэв не были понятны даже ей самой.
— Они запечатали подземелья. Теперь никто не сможет выйти отсюда. Или войти сюда.
— Друиды, — без вопросительной интонации произнес Иллидан.
Впрочем, можно было и не уточнять, кому еще придет такое в голову — замуровать живьем своих же сородичей, лишь бы не выпустить на волю Предателя, кроме друидов, всегда обожавших рубить сплеча.
— Из-за тебя мы все умрем здесь.
— Мы бессмертны, дорогая Мэв. Так что не думаю, что смерть грозит нам. Голод и жажда вряд ли станут терзать нас здесь, где есть подземные источники и есть возможность выращивать что-то в пищу.
— Бессмертны? Фарион сказал, что теперь жизненный срок нашего народа пойдет на убыль, из-за того, что Источник Вечности разрушен.
— Ну, мой на убыль точно не пойдет. А когда ты превратишься в груду белых костей, моя маленькая тюремщица, я разрушу клетку и выйду. Мне некуда торопиться.
Несколько минут в тишине слышалось лишь дыхание Мэв, пытавшейся справиться с собой, затем она обронила:
— Когда я пойму, что мой срок жизни подходит к концу, я уведу тебя за собой, будь уверен.
Иллидан снова засмеялся. Он мог позволить себе такую роскошь, как веселье. Впрочем, он мог позволить себе вообще все эмоции, кроме одной — уныния. Ему нельзя было сдаваться, нельзя было долго думать о том, как справились Высокорожденные со своим изгнанием. Поэтому он дразнил Мэв, словно пытался заставить ее почувствовать хоть какую-то боль в отместку за свою собственную.
— А знаешь, Мэв, я ведь могу вас вывести отсюда.
— Что?
— Я могу вывести вас на поверхность, тебя и твой клан. Просто согласись — и никакая магия друидов не остановит меня. Неужели ты не хочешь снова увидеть бледный свет луны, услышать крики ночных птиц?
Некоторое время ему даже казалось, что она согласится. Потом Мэв отвернулась и без единого слова покинула свое излюбленное место рядом с клеткой.
— Ну, чего-то подобного я и ожидал.
Темнота после ухода эльфийки словно попыталась сгуститься еще немного, решив додавить пленника. Светильников возле клетки не оставляли, видимо, думали, что слепому они не нужны, а Иллидан не собирался рассказывать, что он прекрасно умеет «видеть». Дать Мэв еще один способ помучить себя? Нет уж, светильник того не стоил. К тому же, их неровный дрожащий свет производил какое-то странное гнетущее впечатление, а свет факела для Иллидана тоже был роскошью — Мэв ненавидела яркий свет, так безжалостно подчеркивающий ее внешность, не оставляющий даже малейшего шанса показаться если не красивой, то хотя бы симпатичной. Немолодая жрица, еще больше состарившаяся в этом подземелье.
— Иллидан…
— Здравствуй, Ная.
Юная охотница несколько мгновений переминалась с ноги на ногу около самых прутьев. Так близко, что Иллидану достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться до нее. Эльфа заинтриговало такое странное поведение, однако он не показывал виду, что ему любопытно. Впрочем, отчасти он догадывался, что могло привести сюда девушку, услышавшую его разговор с Мэв.
— А ты правда мог бы вывести нас отсюда? — наконец, выпалила Ная.
— Мог бы, но не стану.
— Почему?
Иллидан усмехнулся:
— Потому что Мэв против. Да и все остальные вряд ли обрадуются помощи от Предателя. Ничего, Ная, однажды я отсюда выйду. Обещаю, что разыщу твой череп и вынесу его на поверхность, чтобы похоронить. Ты только умирать приползай поближе к моей клетке.
Охотница всхлипнула и убежала прочь, заставив Иллидана ухмыльнуться. Все-таки, полезно общаться с Высокорожденными, умение язвить и колоть в больные точки передается при личном контакте. Вообще-то, если подумать, Ная ничего плохого ему не сделала. Да и бессмертие вряд ли оказалось таким уж утраченным, как расписывал Фарион. Но временами всплескивалось глубоко внутри что-то темное и озлобленное… В чем виноват Иллидан, что ему даже не дали проститься с друзьями? Почему Фарион не пожелал его выслушать? Нет, брат всегда был немного глуповатым, предпочитая слушать кого угодно, но только не мыслить сам… И почему Иллидан должен жалеть кого-то лишь потому, что они проявили свою глупость, дав себя заточить здесь, в темницах?
— Что ты сказал Нае? Почему она плачет? — Мэв прилетела вскоре после того, как убежала охотница.
Она всегда покровительствовала этой охотнице, видимо, Ная чем-то напоминала ей ее саму. Иллидан временами отмечал, что да, действительно, какие-то поступки, жесты и слова Наи очень напоминают поведение и речь Мэв.
— Просто сказал ей, что из-за тебя она никогда не увидит лунного света. Что это, Мэв? Ты слышишь?
— Что там? — с подозрением поинтересовалась жрица. — Пытаешься улизнуть от разговора? Можешь даже и не надеяться, я все равно…
— Нет-нет, ты слышишь?
Иллидан напряженно вслушивался в едва различимые звуки, не веря своим ушам. Может быть, у него уже началась болезнь от этой темноты, та самая болезнь, при которой пленника посещают призраки, ему слышатся голоса близких, и, в конце концов, он умирает, уходя в себя?
— Я ничего не слышу, — с раздражением отозвалась Мэв. — Ну, так что там, якобы, раздается?
— Звуки боя…
— Боя? — жрица несказанно удивилась. — Иллидан, ты бредишь. Ты болен?
— Возможно, — пробормотал эльф. — Но ты точно ничего не слышишь?
Ответить Мэв не успела, в темницу ворвался отряд, впереди которого на белоснежном тигре неслась та, о которой Иллидан пытался не вспоминать все это время. Верховная жрица Элуны Тиренд Виспервинд. Мэв еле слышно зашипела, явно не горя радостью от встречи с той, что обошла ее на пути к посту верховной жрицы.
— Тиренд, любовь моя…
Последние два слова Иллидан произнес с оттенком легкого сарказма, однако верховная жрица этот оттенок не расслышала. У Тиренд вообще была одна интересная особенность — забывать все, что ей не нравилось, не замечать этого. Дат’Ремар спас ее жизнь, помог сбежать из плена демонов. Но Тиренд это забыла, потому что не хотела вспоминать. Иллидан любил ее? Тиренд вычеркнула из памяти и это.
— Иллидан, ты жив…
— И весьма счастлив. Приятное общество, вкусная еда, много времени для размышлений, — пленник неприкрыто усмехался. — А ты решила составить мне компанию? Нет?
— Где мои воины? — перебила его Мэв, подбираясь и стискивая чакрум.
— Они мне мешали, так что мне пришлось убрать это препятствие со своего пути, — просто ответила Тиренд. — Отойди, Мэв, я сломаю замок клетки.
— Иллидан не выйдет отсюда! — взвизгнула та.
И беззвучно осела на пол.
— Отдохни немного, моя маленькая тюремщица, — Иллидан убрал руку.
— Ты ее убил?
— Нет, нажал на сонную точку, скоро она придет в себя. Итак, ты все-таки решила навестить меня. И чем я обязан твоему визиту?
— Народу эльфов снова нужна твоя помощь. Демоническая скверна затопила наши леса. И ты единственный, кто может совладать с ними. Ты ведь охотился на них и раньше, ты умеешь убивать их.
Иллидан поморщился:
— Ради своего народа я и пальцем не пошевелю. Впрочем, — перед внутренним взором встало усталое лицо Дат’Ремара, укоризненно взглянувшего на Иллидана, — ради тебя, любовь моя… Тиренд, отойди подальше от клетки, я не хочу, чтобы обломки задели тебя.
Прутья разлетелись от пары взмахов клинками. Иллидан вышел наружу, с наслаждением потянувшись. Затем наклонился к Мэв, подхватил ту на руки, внося в свою бывшую камеру. Он не собирался просто так оставлять ее лежать здесь. Все-таки, тюремщица не сделал ему ничего плохого.
— Надеюсь, что ты не сильно рассердишься, — пробормотал он, укладывая Мэв на лежанку.
Тиренд ждала его, смотрела с явным нетерпением. Иллидан чувствовал, как по коже скользят все эти взгляды — ненавидящие, надеющиеся, любопытные. Столько воинов, столько эмоций. Однако ничего, кроме глухого раздражения, они не вызывали. Зачем так смотреть на него, словно он — редкое животное, к которому боязно приблизиться, но так хочется?
— А где же Фарион? Боится посмотреть мне в глаза?
— Фарион пока что занят, он присоединится к нам чуть позже, в лагере на поверхности.
— Ему даже не хватило смелости явиться лично…
Дорога назад была отмечена трупами Смотрящих в Ночь. Иллидан подавил в себе желание поинтересоваться — если его посчитали преступником лишь за то, что он оборонял свою жизнь, какое наказание ждет Тиренд, напавшую на своих сородичей? Ответ он знал и так — никакого. Допустимые потери или как-то так, Фарион найдет, на что списать эти тела. Да и кого волнуют какие-то презренные тюремщики? Главное ведь, что это сделала Тиренд во имя всеобщего блага.
— Иллидан!
Эльф едва успел метнуться вперед и закрыть своим телом Наю от лунных клинков. Охотница попятилась в тень, благоразумно держась за его спиной.
— Ты… ты сбежал?
— Меня освободили. Иди к Мэв. Она в моей камере. Помоги ей.
К счастью, Ная была достаточно умна, чтобы не задавать лишних вопросов. И чтобы скрыться в темноте без единого слова, тоже.
— Смотрю, у тебя тут много друзей, — отметила Тиренд.
— Немного, зато таких верных и преданных. Они десять тысяч лет не отходили от меня.
Дальнейший путь они проделывали в молчании, Тиренд явно смущалась и не знала, что сказать, а Иллидан просто шагал вперед, подгоняемый жаждой поскорее покинуть подземелья, ставшие столь ненавистными.
Лагерь расположился неподалеку от выхода, что было весьма кстати — голова почему-то сразу начала кружиться, хлынули образы, столь яркие и стремительно меняющиеся, что Иллидан вскрикнул, пошатнулся и опустился на одно колено.
— Что с тобой? — Тиренд явно встревожилась.
— Воздух свободы. Сейчас пройдет, — выдавил эльф, пытаясь совладать с подрагивающими руками и вращающимся вокруг миром.
Через четверть часа ему уже полегчало, хотя эти пятнадцать минут казались нескончаемой пыткой — зрение улавливало какие-то тени, хаотично мельтешащие вокруг, лавина лиц крутилась вокруг, затягивая в себя сознание. И нестерпимо громко жил мир вокруг. Орали какие-то птицы, в полный голос переговаривались лучницы, щебетали о чем-то дриады, глухо ворчали друиды, потягиваясь. И это все было таким нереальным и прекрасным, так не похожим на сумрачную тишину подземелья и хриплый шепот Мэв.
— Сейчас утро? — хрипло спросил Иллидан, поднимаясь.
— Вечер, — Тиренд положила руку ему на плечо. — Тебе нужна помощь, ты неважно выглядишь.
— Я в полном порядке, жрица. Я уже в абсолютном и полном порядке. Где я могу расположиться?
Место ему выделили на самой окраине лагеря, вдалеке от основных сил. Что Иллидану было только на руку — никто не мешал думать о будущем и выстраивать планы дальнейшего действия. Тиренд к нему больше не приближалась, занявшись какими-то делами.
Первый восторг обретения свободы схлынул, теперь можно было раздумывать и над тем, что именно придется сделать. И получится ли воззвать к разуму брата, напомнить о том, как они сражались бок о бок раньше?
— Иллидан…
Этот густой сильный голос был эльфу незнаком. Однако веяло от него чем-то родным, почти забытым. И линии магии складывались в определенный узор, который раньше он последовательно желал увидеть, ненавидел, презирал, а затем снова звал беззвучным шепотом. Фарион… Старший брат, все еще любимый. Наверное, он всегда будет любимым. Как бы глубоко не упрятал Иллидана, как несправедливо бы он ни поступил.
Тогда, когда Иллидан лишился глаз. Фарион все время порывался водить его за руку, не понимая, что младший брат способен что-то видеть, он же пытался утишить остатки боли в глазницах, смачивал повязку в холодной воде, прикладывал к воспаленным глазам. И в тот момент они действительно были семьей. А Тиренд отвернулась от безглазого эльфа в ужасе, Иллидан запомнил тот момент. И не простил.
— Брат, — Иллидан поднялся. — Ты все-таки пришел? Спасибо, что позволил мне снова обрести свободу.
— Освободить тебя была идея Тиренд, не моя.
Отчего-то это больно резануло по сердцу, но Иллидан продолжал улыбаться:
— Но я все-таки на свободе. И что ты можешь рассказать мне?
— А что именно ты хочешь услышать?
— Ты и сам прекрасно знаешь это.
Фарион несколько мгновений молчал, затем заговорил. И каждое слово падало, как камень на свежую могилу, приминающий землю:
— Потомки высших эльфов, что покинули берега нашей земли, не погибли. Они добрались до дальних земель и там основали свое королевство. Их королем был Дат’Ремар Санстрайдер. Однако вот уже несколько тысяч лет, как их короля зовут Анастериан.
— Дат погиб?
— Этого не знает никто.
Иллидан молчал. Планы в голове сменялись с быстротой вихря, кружащего в танце вырванные с корнем деревья. Освободить леса в обмен на свою свободу и… Что именно «и», он не знал. Отправиться искать Дат’Ремара? Попытаться вернуться к своему народу? Или его снова упрячут под землю, как чересчур опасного зверя, которого спускают с цепи лишь в самом крайнем случае?
— И что ты намереваешься делать? — Фарион, наконец, нарушил молчание.
— Помочь тебе, брат, — Иллидан пожал плечами. — Освободить леса от демонов.
— А потом?
— Пока не знаю. Потом — это будет потом, не так ли? Пока что я хочу показать тебе, что я все еще твой брат и намерен помогать тебе во всем.
— Если ты снова что-то сотворишь… — начал было Фарион, но не договорил, только махнул рукой, видимо, пребывая в полной уверенности, что его младший близнец просто не может сделать что-то нормально.
— Снова запрешь меня под землей и забудешь уже навсегда? — оскалился Иллидан.
— Ты будешь изгнан из наших лесов.
По крайней мере, это звучало на порядок лучше вечного заточения и забвения под землей. А еще не следовало скидывать со счетов Мэв, горящую желанием мести. Иллидан не сомневался, что жрица отправится вслед за ним, пылая желанием вернуть сбежавшего пленника обратно. Конечно, пройти по подземельям с таким потрепанным отрядом ей будет нелегко, к тому же, раненых она не бросит. Так что пара недель форы у Иллидана точно есть. А вот что будет потом, когда Мэв все-таки его нагонит?
Фарион не смог придумать, чем бы еще постращать брата, так что развернулся и без единого слова покинул поляну, оставляя Иллидана в одиночестве. Тот поднял голову ввысь, чувствуя, как легкие лучи лунного света касаются его кожи, он понимал, что ощутить этот свет нельзя, но сейчас, когда он никак не мог осознать, что больше нет клетки, он чувствовал цвет ветра, запах звезд и прикосновения лунных лучей.
Такая же ночь была и тогда, когда они прощались. Вернее, обменивались последними словами под пристальным вниманием стражников, не желавших ни на минуту оставлять наедине двух преступников. Дат’Ремар даже улыбался, спокойно и чуточку надменно. Словно его не изгоняли, а с поклоном просили проследовать куда-то за море, в новые апартаменты. Должно быть, стражники чувствовали себя неловко, потому что повернулись к прощающимся спинами.
— Все будет хорошо, Иллис. Я за тобой вернусь.
— Даже с морского дна? — Иллидан попробовал пошутить.
Высокорожденный улыбнулся еще светлее:
— Даже с морского дна. Ну, что ты такой хмурый? Улыбнись мне.
— Разве только тебе, — губы почему-то свела судорога.
Дат’Ремар тогда аккуратно приподнял уголки его губ пальцами, потом отступил на шаг и рассмеялся:
— Вот так вот. Намного лучше.
А сегодня свет луны казался чересчур печальным, не было рядом никого, кто просил бы улыбнуться. Иллидан тихо вздохнул, чувствуя, как в сердце прокрадывается непонятная печаль, которую он раньше пытался не впускать в себя всеми правдами и неправдами. Та самая ожесточенная тоска по кому-то, кто способен наплевать на все преступления Иллидана, мнимые и действительные; по ласке рук, по насмешливому голосу. По тому, кому он был нужен таким, каким был. Со всеми своими недостатками, паршивым характером, любовью к авантюрам… Он уже тосковал по Дат’Ремару, понимая, что долгожданное освобождение ни на миг не приблизило его к магу.
— Можно с тобой поговорить, Иллидан? — неловко окликнула его Тиренд, осторожно приближаясь. — Ты не занят?
— Да, конечно, жрица, мы можем поговорить.
Хотя Иллидан не знал, о чем именно они смогли бы разговаривать. Но если уж жрица решила пообщаться, то кто он такой, чтобы ей отказывать? К тому же раньше он и по ней скучал, прежде чем перестал надеяться, что она вспомнит о своем друге и уговорит Фариона его освободить. Да… Он скучал по Тиренд, как скучал по Фариону, скучал по огням Сурамара и свету Зин-Азшари. А потом все внезапно отсеклось, он и сам не понял, когда эта тоска сменилась апатией, отмершими чувствами.
— Там было очень плохо?
— Там было темно. Очень темно. И там почти не было заметно течения времени… А еще там редко раздавались звуки. Знаешь, чем иногда развлекались тюремщики? Пытали некоторых пленных, мучили их с нескрываемым удовольствием. И они наслаждались этим, каждый день беря все новых и новых пленников.
— Иллидан! — вскрикнула Тиренд.
— В чем дело? Да, там каждый развлекался по-своему. И у каждого был свой символ свободы. Кто-то, кто манил выжить и выйти наверх. Тех, у кого его не было, не стало очень скоро. И было неважно, сидишь ты в клетке или ходишь мимо нее. Умерли все, кто разочаровался.
— Прости.
Тиренд не собиралась извиняться, это Иллидан понимал, но он сознавал и то, что жрица всеми силами пытается выяснить, не затаил ли он обиду или месть. И куда легче было выдавить из себя это насквозь лживое «Прости», чем узнать потом, что Иллидан ненавидит ее или Фариона. Ничего, Иллидан по таким правилам тоже играть умел, научили.
— Но я же был осужден справедливо.
Тиренд все так же принимала его слова за чистую монету, видимо, не считала охотника на демонов способным на какие-то увертки или хитрости. И расцвела улыбкой:
— Но теперь ведь все позади?
— Да, все позади, — повторил Иллидан. — И дальше все станет хорошо, мы все исправим и возродим.
И в этот момент он даже поверил своим собственным словам. Главное ведь сказать с уверенностью… И не думать о том, что будущее затянуто туманом. И что он даже не знает, что именно возрождать и с какого конца хвататься за это самое возрождение.
— А о чем ты думал? Там, в подземелье? — тихо спросила Тиренд.
Иллидан немного помолчал, перебирая варианты ответа. Наконец, он остановился на самом искреннем:
— О том, что я хочу увидеть лунный свет. Наверное, именно этого мне и не хватало по-настоящему, серебристого сияния, льющегося с небес. Ну, еще я думал о том, как изменится мир к тому моменту, когда я его снова увижу. Хотя, я много о чем думал. Но сейчас это все кажется таким неважным и далеким.
— А мир и не изменился, знаешь ли. Все осталось, как прежде. А Фарион ушел в Изумрудный Сон почти сразу, как тебя отправили в подземелье. И я с трудом пробудила его, когда вернулись демоны.
Иллидан усмехнулся, не спеша сочувствовать жрице. Это было вполне в духе брата, сразу же сбежать, прикрывшись чем-то важным для всего мира. Невинный обман невинного эгоиста. Он никогда не любил решать проблемы, предпочитая с истинно медвежьей грацией от них уворачиваться.
— Тиренд, Иллидан... Вот вы где, — только что упомянутый Фарион вышел из-за деревьев.
— Что-то случилось, любовь моя? — тут же встревожилась Тиренд.
— Нет, просто я решил поискать тебя, — Фарион опустился наземь поодаль от Иллидана так, чтобы между ними сидела жрица. — В лагере все угомонились, а тебя я найти не смог.
Если прикрыть глаза, можно даже подумать, что они снова вернулись в прошлое, когда точно так же сидели втроем, молчали и чувствовали странное единение.
Проблема была в том, что закрыть глаза Иллидан не мог при всем желании. И перестать видеть две фигуры рядом тоже не мог. Да и не хотел, все время опасаясь того, что он внезапно перестанет видеть эту магию, снова погрузится в темноту. А этого он даже боялся, слишком уж кошмарным казалось возвращение в мир тьмы, лишенный красок и звуков.
— И что ты намереваешься делать, Иллидан? У тебя уже созрел очередной безумный план? — Фарион чуть пошевелился.
— Не знаю, насколько он безумен и безумен ли вообще. Мне нужно осмотреть местность, я пока что даже не представляю, с кем мы столкнулись и какие именно действия мне нужно предпринять.
— Но ты ведь обойдешься без своих обычных трюков? — не отставал брат.
— Я постараюсь.
Сейчас лучше было изобразить смирение и покорность, ни к чему было тревожить Фариона лишний раз, хотя про себя Иллидан уже твердо решил, что цель оправдывает средства. И он твердо намеревался приложить все усилия для того, чтобы показать брату, что они все еще могут быть союзниками.
— Постарайся оправдать мое доверие, брат. И не заставляй меня еще больше разочаровываться в тебе.
— Я его оправдаю, — пылко пообещал Иллидан, игнорируя намек на то, что старший брат в нем разочарован.
В конце концов, что он может сделать такого, чтобы расстроить Фариона?
